ПРИТЧИ

Притчи и поучительные истории

Авторские притчи

Притчи Жюля Сюпервьеля

Хромые на небесах

Притча Жюля Сюпервьеля

Les boiteux du ciel

Тени бывших обитателей Земли собрались на небесных просторах. Они ходили по воздуху, как некогда по земной тверди.

И тот, кто прежде был доисторическим человеком, сказал себе: "Все, что нам нужно, — это хорошая просторная, надежно защищенная пещера и несколько камней, чтобы высекать огонь. Но как тут убого! Вокруг ничего твердого, одни лишь призраки да пустота".

А отец семейства, живший уже в наши дни, осторожно вводил то, что считал ключом, в воображаемую замочную скважину, а потом делал вид, что заботливо закрывает за собой дверь.

"Ну вот я и дома, — думал он. — Еще один день прошел. Сейчас поужинаю — и на боковую".

Наутро ему представлялось, что за ночь у него выросла борода, и он долго намыливал щетину кисточкой тумана.

Да, все это — дома, пещеры, двери и даже физиономии крупных буржуа, прежде красноватые, были теперь лишь серыми тенями, наделенными воспоминаниями, карикатурой на свой прежний облик, фантомами людей, городов, рек, континентов — ведь здесь, наверху, можно было обнаружить настоящую небесную Европу, с Францией, всей целиком, с полуостровами Бретань и Котантен, которые никак не хотели расставаться, с Норвегией, не утратившей ни единого фьорда.

Все, что происходило на Земле, отражалось в этой части небес, пусть даже на какой-нибудь никому не известной улочке заменяли всего один булыжник в мостовой.

Здесь можно было видеть души экипажей всех времен — карет праздных королей, колясок рикш, грузовых автомобильчиков, омнибусов…

А те, кто в земной жизни не знал иного средства передвижения, кроме собственных ног, и на небесах ходили только пешком.

Одни не ведали еще об электричестве, другие предсказывали его скорое появление, третьи щелкали воображаемыми выключателями, и им казалось, что от этого становится светлее.

Время от времени голос, единственный, который можно было услышать в межзвездном пространстве, голос, звучавший неизвестно откуда, проникал каждому туда, где прежде было слуховое отверстие: "Никогда не забывайте, что вы всего лишь тени!"

Однако каждый проникался смыслом этих слов всего лишь на какие-нибудь четыре-пять секунд, а потом все продолжалось так, будто никто ничего не говорил. Тени вновь поддавались самообману, веря во все, что они делают.

Ни словечка, ни даже шепота.

Впрочем, душа настолько прозрачна, что для начала разговора достаточно встать лицом к лицу к "собеседнику", если так можно выразиться.

Можно было с изумлением увидеть мать, стоящую перед своим малолетним сыном, — на лице ее было написано: "Осторожно! Ты можешь упасть и убиться!" — будто малыш и впрямь подвергался риску.

А потом она же сообщала соседке: "Вчера он вернулся из коллежа с разбитыми коленками".

У всех был неизменный облик, возраст не менялся, но это не мешало родителям спрашивать детей, кем они станут, когда вырастут, подмечать, как они выросли за последнее время — действительно выросли, и стали приносить пользу, и это радует… Но когда молодые люди целовались, то делали это с полнейшим безразличием.

Слепые были такими же зрячими, как и все, и притворялись, будто палочки им ни к чему, но при ходьбе все равно откидывали головы назад, чтобы уберечься при столкновении с несуществующими, увы, препятствиями.

А человек, испытавший на Земле большую любовь, часто перебегал с одной стороны улицы на другую в надежде оказаться лицом к лицу с возлюбленной, (Это был Шарль Дельсоль, скоро вы о нем узнаете.)

Часто новоприбывшие, чтобы избавиться от страданий, вырывали у себя из груди сердце, трепещущий серый комочек, бросали под ноги, долго разглядывали, а потом топтали ногами, после чего сердце, совершенно неизменившееся, просто и спокойно занимало место в груди "развоплощенного", если так можно выразиться, человека, и тот навеки терял способность страдать и плакать.

Здесь утешали новичков, которые еще не знали, что делать с собственной тенью, не осмеливались переступить кому-нибудь дорогу, поднять руку для приветствия, скрестить ноги, побежать, прыгнуть — с разбега или без — словом, совершать все то, что для старожила не составляло никаких проблем. Новички все время оглядывались по сторонам и ощупывали себя, будто потеряли кошелек.

"Это пройдет, это сей момент пройдет…"

Момент, который может пройти!

"Нечего жаловаться, — говорили им. — Есть куда более несчастные". И пальцем указывали туда, где в данный момент должна была находиться Земля, невидимая Земля. Даже малыши, даже новорожденные, разбуди их внезапно посреди ночи, всегда могли точно показать, где она.

Как ни напрягай слух, не услышишь ни звука! Можно вглядываться в серые губы мужчин и женщин, склоняться над колыбелью в надежде, что оттуда донесется возглас младенца, — тщетно!

Тени собирались то у одной, то у другой, чтобы "послушать" пьесу, сыгранную на бестелесной виолончели, — тогда каждый, отдавшись своей фантазии и сообразно собственному вкусу, мог представить игру камерного квартета, или звуки большого органа, или соло флейты, или шум ветра в ельнике, скрытом завесой ливня.

Однажды человек, бывший при жизни большим пианистом, сел за свое призрачное фортепьяно и пригласил друзей посмотреть, как он играет. Все знали: будет исполняться Бах — и надеялись, что благодаря гениальности композитора и пианиста можно будет хоть что-то услышать. Приглашенные вертели головами в надежде на чудо. Некоторые думали, что перед ними Бах собственной персоной. В сущности, так оно и было. Он сыграл токкату и фугу. Слушатели взволнованно следили за игрой маэстро, и каждый верил, что в самом деле слышит музыку. Когда композитор снял руки с клавиатуры, все принялись хлопать в ладоши — понятное дело, не раздалось ни звука. Тогда, убедившись, что чуда не случилось, все поспешили разойтись по домам.

Но самая большая беда Теней состояла в том, что они ничего не могли ухватить руками. Все вокруг было абстрактным. Подержать в пальцах хоть что-нибудь — обрезок ногтя, волосок, хлебную горбушку, неважно что, лишь бы осязаемое…

Однажды гуляющие прохаживались по тому месту, которое всегда считалось центральной площадью, и вдруг заметили длинный ящик из настоящего дерева, чистого белого цвета. Тени так часто обманывались в своих ожиданиях, что не сразу поняли важность нового предмета и подумали, что перед ними очередная галлюцинация, фантом ящика, более удачный, чем обычно. И все необыкновенно удивились, когда один из них, при жизни упаковщик, известный резвостью ума, крутанувшись на пятках, чтобы обратить лицо ко всем неверящим, объявил, что ящик и впрямь сделан из настоящего некрашеного дерева — из дерева, которое найдешь только на Земле.

Тогда множество Теней всех времен — готы, козы, волки, вестготы, гунны, протестанты, мускусные крысы, лисицы, чирки, католики, большеголовые римляне, проститутки, — смешавшись с романтиками, классицистами, пумами, орлами, божьими коровками, — все сгрудились вокруг ящика, и воцарилась тишина еще более глубокая, чем всегда, — было даже слышно, как ящик потрескивает {Прозрачность Теней позволяла даже маленьким детям с любого места видеть происходящее, не вставая на цыпочки. (Примеч. автора.)}.

"Изменится, что-то определенно изменится! Ведь жизнь стала совершенно невозможной! Раз появился этот ящик из настоящего некрашеного дерева, может быть, и солнце вдруг засияет, заменит наконец это жалкое освещение, источник которого непонятен, оно всегда неизменно, не похоже ни на свет дня, ни на темноту ночи и больше напоминает грязь, разлитую по небу. А это небо… Да, птицам удается иногда полетать в нем, но надо видеть, как, выдохшись, они то и дело замирают в пустоте, а когда слишком сильно машут крыльями, с них осыпаются мертвые перья, и птицы падают, падают целую вечность…"

Никто не смог поднять крышку ящика, и более ста тысяч Теней вызвались охранять его, чтобы… из страха, что… потому что… Ни одна версия не выглядела правдоподобной, и в конце концов все гипотезы перемешались, как ручейки эфира в Сахаре неба.

"Не надо спешить, не будем поддаваться сумасшедшим иллюзиям, — говорили те, кто на Земле достигли почтенного возраста. — Что это мы — из-за простого ящика, да к тому же, скорее всего, пустого!"

Но надежда продолжала жить. Одна Тень, пришедшая неизвестно откуда, утверждала, что в ближайшее воскресенье (это так говорили — воскресенье, но иногда вспыхивали жаркие споры, воскресенье сегодня или нет) появится настоящий бык и на глазах у всех собравшихся станет поедать траву, а потом, возможно, удастся услышать его мычание.

- Кажется, он будет роскошного черного цвета, с несколькими белыми пятнами.

- Что до меня, то мне хочется увидеть не быка, а жеребца англо-арабской породы, и чтобы он бегал перед нами не менее пяти минут. После такого зрелища я целые века чувствовал бы себя счастливым.

- А я бы поглядел на своего фоксика, как он прогуливается со мной на природе в департаменте Сена и Марна.

- С вами?

Прошел слух, будто Тени скоро смогут увидеть свои тела, какими они были на Земле, — естественного цвета и комплекции.

- Слушайте, я уверен, что в ближайшие четыре дня все по утрам смогут видеть, как я иду в свой офис и спускаюсь по ступеням станции метро Шатле.

- А я увижу день, — размышляла другая Тень, — когда я спешил на поезд и непременно опоздал бы и не попал в Лиссабон, если бы не любезность начальника вокзала, который помедлил со свистком к отправлению.

Выходит, вот-вот можно будет приглашать друг друга, чтобы посмотреть, как выглядела эта Тень в день свадьбы, а та — в момент получения телеграммы о смерти отца, или еще что-нибудь…

- Вы что, и впрямь хотите заставить нас во все это поверить?

- А почему бы и нет? Я считаю, здесь нет ничего невероятного. Не может же все время быть одно и то же. Подумайте немножко над этим!

- И все только потому, что появился какой-то злосчастный ящик из белого дерева?

- Но это же потрясающе! Вспомните о миллиардах Теней, которые до сих пор были лишены каких бы то ни было твердых предметов.

Однако никакого нового чуда не произошло, ящик недели и месяцы оставался на площади, окружаемый все менее многочисленной охраной. А потом его и вовсе оставили в покое.

Разочарованные Тени стали избегать друг друга, чтобы скрыть охватившее их страшное отчаяние. Никогда еще они так не страдали от окружавшей их пустоты. Бродили в одиночестве, брат избегал брата, жена — мужа, влюбленный — возлюбленную.

Шарль Дельсоль не знал, сколько времени прошло с тех пор, как он стал мертвым и в буквальном смысле превратился в собственную тень. Маргерит Деренод он потерял из виду за несколько дней до своей кончины и не знал, жива ли она еще. Он вспоминал о том дне, когда впервые увидел ее в библиотеке Сорбонны. Она сидела напротив. Быстрый, как мазок художника, взгляд, и он уже знал, что она брюнетка. Еще один взгляд четверть часа спустя (он корпел над философией) — и стал известен цвет ее глаз. Десять минут чтения, последний взгляд — и он увидел, какие у нее руки и запястья. Плюс небольшое усилие воображения, чтобы соединить эти детали в живое целое.

Каждый день он усаживался за библиотечный стол напротив нее, но не сказал ни единого слова — хромота сделала его застенчивым. Он всегда уходил первым — и очень быстро, несмотря ни на что. Однажды она поднялась с места, чтобы взять новую книгу. Она тоже хромала.

"Отныне я стану смелее", — тут же сказал себе Шарль Дельсоль.

Но затем эта мысль показалась ему недостойной их обоих.

"Нет, теперь я с ней вообще не смогу заговорить", — думал он.

А Маргерит Деренод просто раздражали изредка бросаемые взгляды этого молчальника. Он как бы предлагал ей обменяться хромотой, словно рукопожатием!

Однажды мартовским днем, открывая настежь окно, она услышала, как сосед шепчет Шарлю:

- Вам же холодно, нужно попросить разрешения закрыть окно. Это так естественно, тем более что вы только после болезни.

- О, что вы, я просто задыхаюсь, все хорошо, спасибо.

И он даже не пошевелился.

Все-таки он попытался бороться с холодом и, чтобы сохранить хоть немного собственного тепла, стал делать почти незаметные движения, напрягая мускулы плеч и ног, растирая грудь просунутой под жилет рукой. Студентка бросила на него раздраженный взгляд, будто он мешал ей заниматься. И тут он почувствовал странное спокойствие, ощутил близость самой смерти, которая касалась его плеч, груди, ног, и он представлялся ей неплохой добычей. Когда Шарль вернулся к себе, у него не хватило сил даже разжечь огонь. Он умер три дня спустя.

Очутившись там, наверху, Шарль Дельсоль продолжал занятия в библиотеке Сорбонны, спроецированной на небеса.

Однажды он увидел одну Тень, которая села напротив его обычного места и тут же напомнила силуэт Деренод.

"Она точно так же держала свой портфель и так же резко его открывала, — подумал он. — Но что стало с ее лицом? На ней тот же плащ, что и в Париже, и ей еще меньше дела до меня, чем на Земле. Почему же она не открывает окно?"

Он забыл, что все его мысли просматриваются сквозь прозрачную душу, и серая Тень девушки, приблизившись, сказала ему — молча, как говорят мертвые:

- Скажите, месье, уж не потому ли, что я в тот день не закрыла окно, вы…

- О нет! Меня сбило такси.

И он отвернулся, чтобы скрыть свои мысли.

Несколько дней спустя они вместе выходили из библиотеки. Их друзья говорили между собой:

- Что случилось с этими двумя — они идут как влюбленные! Наверное, надо быть хромым, чтобы испытать здесь такое. Можно подумать, на небесах кому-то нужна любовь!

И хотя ее объемистый портфель был легче самого легкого перышка, Дельсоль предложил понести его. Девушка смеялась, но он сказал это очень серьезно.

Наконец она согласилась отдать ему портфель, хотя и находила это немного нелепым — особенно если учесть, что студент умер довольно давно и, стало быть, накопил немалый опыт здешней жизни.

Едва он взял портфель, как почувствовал, что ноша… оттягивает руки. Какая-то благость разлилась там, где раньше были кисти Шарля Дельсоля. Тело оставалось серым, но это был сияющий, едва ли не лучистый серый цвет, с каким-то алым, если не сказать шалым, оттенком. Ему казалось, у него вновь рождаются руки, и он попытался спрятать эти беспокоящие его отростки под одеждой Тени, — отростки, каждый из которых стремился обрести по пять пальцев.

- Вы сегодня какой-то странный, — мысленно сказала Маргерит Деренод. — Вам нехорошо?

- Вы же знаете, что это невозможно, — ответил он протестующим жестом.

И тут же почувствовал острую боль в кулаке, сжимающем ручку портфеля. А Когда портфель выпал и раскрылся, из него вывалились настоящие, полновесные словари Кишера и Гельцера, с пронумерованными страницами.

Потрясенная, студентка захлопала ресницами, настоящими ресницами земной девушки. А ее глаза стали голубыми, как когда-то, хотя в остальном лицо по-прежнему было лишено признаков жизни. Она стояла неподвижно, словно после огромного, нечеловеческого усилия, затем, очень быстро, ее нос, губы, щеки обрели цвет и стали даже чуть румянее, чем были на Земле. И стояла она вовсе не обнаженная, нет, Маргерит была одета, как и подобало девушке в 1919 году, году ее смерти.

Было сухо и немного прохладно, и молодые люди дышали полной грудью, выдыхая хорошо видимый пар.

Ничуть не смущаясь нескольких оказавшихся поблизости Теней, они слили свои возродившиеся губы в долгом поцелуе. Затем, движимые радостью, переполненные вновь открывшимися силами, направились на площадь, где стоял ящик из некрашеного дерева. Открыть его не составило труда. Достаточно было поднять крышку руками, которые ничуть не потеряли прежней ловкости. Влюбленные нашли там много вещей, которые принадлежали им на Земле, а главное, карту неба — исключительно четкую, многоцветную. Карта ожила и дала Шарлю и Маргерит множество советов и наставлений по поводу того, куда направить взоры, а потом позвала молодых людей в путь.